В классический век в Европе оральный секс получил права гражданства, его воспринимали как одну из любовных забав, которые, наряду с прочими, стали сюжетом порнографической литературы, имевшей широкое хождение в той же Франции. В самый пик абсолютизма публикуются два произведения, напоминающие по жанру философские диалоги: «Школа для девочек» (1655) и «Академия женщин» (1680). В первом беседуют две кузины – Фаншон и Сюзанна – об управлении мужчинами и способах получения телесных наслаждений. Фаншон девственна, Сюзанна имеет сексуальный опыт. О политике и религии девицы почти не говорят, однако все их рассуждения никоим образом не соответствуют канону абсолютистской морали. Главная идея такова, что никакие социальные ограничения не могут подавить желание получать удовольствие. Сюзанна учит Фаншон премудростям минета, рассказывая последней о том, что управлять мужчиной можно только ртом. Сразу же после выхода в свет властям удалось изъять почти все экземпляры книги, после чего началось судебное разбирательство с целью обнаружения подлинного автора.
В период Фронды (1648-1653), когда парламентарии и высшее сословие выступили против монархии, во Франции появляется множество «мазаринад» – памфлетов и пьес, смеющихся над распутной королевой-матерью Анной Австрийской и ее фаворитом кардиналом Джулио Мазарини. В Англии были свои авторы, критиковавшие социальные стандарты. Лучший пример – Джон Клеланд и его роман «Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех» (1748-1749), написанный в Бомбее, где от первого лица ведется рассказ о невинной провинциалке, попавшей в дорогой бордель – с чиппендейловской мебелью[1], сочетавшей черты готики с недавно открытым англичанами «китайским» стилем, – и пережившей там много эротических приключений. Клеланд, по его собственному признанию, хотел написать роман о проституции и сексуальности, избежав пошлости (очень сложная задача сама по себе). Не исключено, что роман Клеланда – литературный ответ «Опере нищего» (The Beggar’s Opera,1728) Джона Грея, в которой один из разбойников риторически вопрошает: «Разве мы более бесчестны, чем остальная часть человечества?» Разве распутница или проститутка более бесчестна, чем остальные женщины, занятые только думами о Христе, короле и муже? – основа протестантской морали. С позиции сегодняшнего дня, Клеланд несомненно заслуживает войти в пантеон самых смелых английских умов, вместе с Дэвидом Юмом и Джоном Беркли. Если последние бросили все силы на исследования индивидуального сознания, то Клеланд с неменьшей отвагой исследовал индивидуальную чувственность.
История Фанни – одновременно история языка, который учился выражать самые острые (и запретные) ощущения, доставляемые плотской любовью. Даже сегодня многие из нас не готовы свободно говорить об этом; мы не замечаем, как, описывая или думая о таких наслаждениях, пользуемся метафорами и сравнениями, и не только потому, что нам «не хватает» языка, а потому что боимся показаться непристойными. В Англии середины XVIII века «непристойной» была сама мысль о наслаждении, тем более женском. И хорошая протестантка Фанни, погружаясь в эту непристойность, открывает для себя скрытые аспекты галантного века. Протестантизм, в еще большей степени, чем католичество, развивает в своих адептах культуру стеснения и подозрения к изображению, направляя взгляд вовнутрь. Греховны не только телесные удовольствия, но само тело, которое в идеале изымается из поля визуального.
Оральные ласки не описываются впрямую, но в целом ряде мест даются через метафоры, которые играют в романе роль нарративных штор – читателю предлагается самому их отодвинуть. Позже, впрочем, художник и карикатурист Томас Роулэндсон (1756-1827) отодвинет эти шторы своми многочисленными эротическими гравюрами, изображающими сцены минета и куннилингуса.
Во Франции эпохи Просвещения об оральном сексе не говорили, он появляется в анонимных эротических сочинениях и на таких же анонимных картинках (гравюрах), авторство которых, несмотря на усилия властей, выяснить редко удавалось. Но, так или иначе, к середине XVIII столетия снова заговорили о благочестии, и снова гомосексуальные отношения, включавшие содомизм и педофильские отношения с мальчиками, стали рассматриваться как нечто непристойное. С этого момента самоидентификация мужчин не могла осуществляться в их же кругу. В обществе появляется новая фигура – женский либертин, получающая не столько материальные блага, сколько удовольствие от своих занятий.
Но чтобы удовольствие не влекло никаких последствий, женщинам нужно было предохраняться. Делали они это при помощи так называемых пессариев (от лат. pessarium – «овальный камень») – сегодня это силиконовые устройства, которые вводятся во влагалище при различных гинекологических дисфункциях. Пессарии – довольно древнее изобретение, их применяли еще во времена Гиппократа; в XII веке Тротула Салернская, итальянский врач и косметолог, специалистка по женским болезням, придумала изготавливать пессарии из постельного белья, а уже в XVI веке французский врач Амбруаз Паре начал их делать в форме кольца, чтобы поддерживать органы малого таза. Противозачаточные пессарии изготавливались из различных элементов, действовавших как спермициды (разрушители мужского семени). Эти спермициды могли, например, состоять из смеси фиников, натертой коры акаций и меда, в которой смачивали кусочек ткани и затем вкладывали во влагалище перед сексом.
Анонимность была нарушена Маркизом де Садом, самым смелым писателем эпохи. В «Философии в будуаре» (1795), следуя Клеланду, Сад отправляет юную и невинную Эжени в дом распутной и умной госпожи де Сент Анж, которая открывает для нее мир чувственных удовольствий. Красивая девушка, учит Сент Анж, должна думать только о том, чтобы как можно больше трахаться (baiser), а не о родах и материнстве. Согласно теории наставницы, на женском теле нет мест, куда бы не мог проникнуть член мужчины, и часто это проникновение сопровождается болью – так определила для нас природа, однако оральный секс является в известной степени исключением из правил. Лаская половой член, или «скипетр Венеры» (по ее определению), женщина доставляет даже большее наслаждение себе, нежели мужчине, поскольку обретает полную власть над последним. Настоящая власть над мужчиной у женщины может быть только сексуальной, и не просто сексуальной, а исходящей либо от окольцованного ртом члена, либо от испытываемой ею боли в процессе анального секса. В первом случае мужчина чувствует себя малышом, младенцем, полностью зависящим от женщины – эта власть, когда женщина становится матерью для своего партнера, матерью одновременно охраняющей и наказывающей. Здесь исполняется его глубоко сокрытое, эдипальное желание обладать матерью, но и одновременно зависеть от нее.
Во втором случае, мужчина заставляет переживать женщину боли, похожие на родовые, его член имитирует выходящий плод, а сам анальный секс – боль и радость рождения ребенка. «Природе, – поучает госпожа Сент Анж, – по нраву, чтобы мы достигали счастья только через боль». Анальная боль, испытываемая женщиной, отсылает мужчину к архаическому переживанию власти охотника над его жертвой, которую он, как правило, настигал и ранил сзади. Получается, что разница между оральным и анальным сексом для мужчины – это разница между беспомощным малышом, полностью находящимся во власти матери, и брутальным отцом и кормильцем своего племени, от которого ждут добычу.
В символическом плане анальный секс отсылает к самому жестокому в европейской литературе эпизоду: ослеплению Полифема в «Одиссее» (IX, 378 слл.) Гомера: «Кол обхватили одни и его острием раскаленным втиснули спящему в глаз...». Все литературные описания tergo являются по сути повторением этого деяния, протыкания колом единственного глаза Полифема, боль от которого остается самой острой литературной болью.
Обратите внимание: на вазе Одиссей изображен с обнаженным фаллосом. Едва ли это случайность. Кол – это продолжение фаллоса, вошедшего в единственный глаз Циклопа. Будучи ослепленным, глаз превращается в анус; орган зрения становится местом боли, описанной у Гомера крайне натуралистично. Этот же натурализм мы встречаем у Сада.
Исследование власти (женского) рта и ануса Сад продолжил в романе «Жюльетта» (1797), который на самом деле является «просвещенческим» описанием ведовского шабаша, перенесенного в реалии постреволюционной Франции. Из-за откровенно сексуальных сцен, помноженных на насилие и копрофагию, «Жюльетта» заслужила клеймо «порнографического» произведения, была запрещена и благополучно забыта на сотню лет. Однако его порнография – маска, за которой скрываются более сложные смыслы. Вкратце, Сад закодировал в порнографии политические и моральные сдвиги своего времени, выбрав для анализа последних такую необычную и социально опасную форму. В каком-то смысле продолжая традицию Франсуа Рабле, в «Жюльетте» действуют не герои, а аллегории – гениталии, кал, моча, пытки и проч. Писательская интенция Сада заключалась даже не столько в отражении распутных и «садистских» нравов своего века, скрытых за фасадом Просвещения, хотя и это тоже, сколько в том, чтобы найти альтернативный язык социальному и политическому, который бы имел ту же силу внушения, что и последний. Именно это ему не могли простить.
Любопытно, что «Жюльетта» не так уж богата сценами орального секса, гораздо больше страниц посвящено описанию анальных отношений между персонажами и всевозможным пыткам, связанным с половой сферой. Что доказывает высказанную выше гипотезу: активные (мужские) персонажи романа, совершающие насилие, не хотят чувствовать себя «маленькими» и быть зависимыми от матерей, как в случае минета, а выбирают роль архаических охотников, поражающих свою жертву сзади. Это не было только фантазией писателя, предпочитавшего одно другому: Сад создал наиболее точную метафору политических вкусов и идеологии века Просвещения, превратившего человека в животное, способное выполнять команды, в том числе команду «быть свободным». Не так много в европейской доиндустриальной истории было эпох, когда ради абстрактных идей нескольких психопатов ставились эксперименты над людьми, в первую очередь над детьми, чьи жизни оказывались не более чем расходным материалом.
Свежие комментарии