Я храню верность. Не знаю, кому и зачем. Просто храню и все. А что мне с ней еще делать? Все равно она никому не нужна, вот и хранится себе тихонько. Есть не просит. Честно говоря, она и мне не особо нужна. Какой мне прок от моей верности? Вон, Катька и Машка, девки с соседней улицы — им хорошо, у них верность нарасхват. До утра орут песни то с конюхом Пысей, то с агрономом Рафиком Суриковичем. А вчера еще тракторист Степка Раскорякин с ними обеими в мастерской заперся и почти час никого туда не впускал, пока бригадир не приехал. А я все храню свою верность. Намедни на ферме, во время вечерней дойки, ко мне скотник Петруха в темном загоне за пазуху полез.
Я его тут же ведром по голове огрела. Звон такой пошел! То ли от ведра, то ли от головы — не разберешь. Петруха удивленно головой покрутил и спрашивает:
— Ты чего?
— А ничего, — отвечаю я ему, — Верность храню, вот чего.
— А-а-а, — нудно протянул Петруха и зевнул.
Скукотища. Вот если б я не хранила верность, он бы и мне сейчас чего-то б на ухо пошептал смешного, как это он делает всем нашим дояркам и телятницам. Те аж прямо угорают от смеха. Интересно, что ж он им такого говорит? Они, бабы такие гадкие, ничего мне про то не рассказывают. Только меж собой шушукаются, смотрят на меня и порскают от смеха. Как-то однажды заведующая фермой Глафира Михайловна по кличке «Удавиха» поинтересовалась у меня: «А кому ж ты, интересно, верность свою хранишь?». И прищурилась ехидно. Я разозлилась и говорю: «Кому-кому… Коню!». Удавиха аж присвистнула: «Эк, на что девка замахнулась!». Конь — наш главный зоотехник и техник-осеминатор по совместительству. Сидор Еремеевич его зовут. Женат на ветврачихе из соседнего хозяйства. Как на ферме у нас появляется — писки-визги со всех углов. Это он своими лапищами баб на крепость пробует, как он сам любит говорить. Но одно дело — в шутку в темном углу поприжиматься и совсем другое — хранить верность мужику, у которого есть своя, хоть и кривая на один глаз, но все же законная супруженница. После того разговора с Удавихой все наши доярки как ошалели. Только Конь появится на ферме, они все ему подмигивают, кто одним глазом, кто сразу двумя и на меня исподтишка ему указывают, пальцами тычут. Вижу, худо дело для меня оборачивается. Стал Конь на меня пялиться. Сначала украдкой, потом открыто. Смотрит, а глаза кровью наливаются, как у нашего быка Наполеона, когда к нему рыжую корову Краснушку подводят. И укараулил-таки меня однажды, когда я сарай чистила в одиночестве. Грабли свои растопырил — и ко мне. А у меня рука тяжелая, я сызмальства на ферме. Ну, и свернула ему челюсть. Тут и бабы наши подоспели, да не одни. Приволокли за собой его кривоглазую. Дескать, полюбуйся, что твой благоверный вытворяет. Нас тут заперли, а сами за его супружницей бегом. Это чтоб концерт увидеть, как его жена будет соперницу за чуб таскать. Та прибежала, увидела своего Коня со свернутой челюстью и говорит: «Лучше б тебе что-то другое свернули». Концерта не вышло. Бабы с досады плюнули и пошли. Кривоглазая своего Коня к фельдшеру повела. А я лопату, что в руках держала на случай самообороны, кинула и тоже пошла. Куда — сама не знаю. Иду и думаю: «Ну, на черта я храню эту верность? Одни беды от нее. Бабы подсмеиваются, мужики норовят бесчестным путем заполучить. Да, гори она гаром, эта верность, отдам ее первому встречному». Тут гляжу, Петруха сидит на завалинке у сараев. Глаза закатил, мечтает о чем-то.
— Слышь-ка, Петруха, возьми хоть ты мою верность. Маета мне с ней одна, никакого проку, — говорю я ему. А он сидит, как не слышит ровно. Я ему ладошкой по затылку нежно — хлоп! А он носом в кучу навозной жижи — хлоп! Повозился-повозился, руками-ногами помахал, да и захрапел, свернувшись калачиком. Пьяный в дым, что вы хотите? Ему верность на блюдечке поднесли, а он лыка не вяжет. И что же мне делать теперь? Так и ходить, как идиотка, со своей верностью? Слушайте, а вам, случайно, верность моя не нужна?
Свежие комментарии