Среди одесских палачей был негр Джонстон, специально выписанный из Москвы. Джонстон был синонимом зла и изуверств. Он сдирал кожу с живого человека перед казнью, отрезал конечности при пытках и творил прочие не поддающиеся разуму зверства.
С Джонстоном могла конкурировать в Одессе лишь женщина-палач, молодая девушка Вера Гребенникова (Дора).
А вот другая одесская «героиня», о которой рассказывает очевидец: 52 расстрела в один вечер. Главным палачом была женщина-латышка со звероподобным лицом; заключенные звали ее «мопсом». Носила эта женщина-садистка короткие брюки и за поясом обязательно два нагана.
С ней может конкурировать «товарищ Люба» из Баку, которую расстреляли впоследствии за хищения, или представительница Унечской ЧК — «зверь, а не человек». Эта дама являлась всегда с двумя револьверами, массой патронов за широким кожаным поясом вокруг талии и шашкой в руке.
«Унечане говорили о ней шепотом и с затаенным ужасом».
С. О. Маслов, член Учредительного собрания от Вологодской губернии, рассказывает о женщине-палаче, которую он знал сам.
«Через 2—3 дня она регулярно появлялась в Центральной тюремной больнице Москвы (в 1919 году) с папироской в зубах, с хлыстом в ру-
ке и револьвером без кобуры за поясом. В палаты, из которых заключенные брались на расстрел, она всегда являлась сама. Когда больные, пораженные ужасом, медленно собирали свои вещи, прощались с товарищами или принимались плакать каким-то страшным воем, она грубо кричала на них, а иногда, как собак, била хлыстом»... «Это была молоденькая женщина... лет 20—22».
Были и другие женщины-палачи в Москве.
Так, С. О. Маслов рассказывает о местном палаче (далеко не профессионале) Ревеке Пластининой (Майзель), бывшей когда-то скромной фельдшерицей в одном из маленьких городков Тверской губернии, расстрелявшей собственноручно сотни человек.
При допросах Ревека била обвиняемых по щекам, орала, стучала кулаками, исступленно и кратко отдавала приказы: «К расстрелу, к расстрелу, к стенке!»
«Я знаю до десяти случаев, — говорит Маслов, — когда женщины добровольно «дырявили затылки».
О деятельности в Архангельской губернии весной и летом 1920 года Пластининой-Майзель (ее вторым мужем стал печально знаменитый полоумный палач Кедров) сообщает «Голос России» (от 25 марта 1922 года):
«После торжественных похорон пустых красных гробов началась расправа Ревеки Пластининой со старыми партийными врагами. Она была большевичка. Эта безумная женщина, на голову которой сотни обездоленных матерей и жен шлют свое проклятие, в своей злобе превзошла всех мужчин Всероссийской чрезвычайной комиссии. Она вспомнила все маленькие обиды семьи мужа и буквально распяла эту семью, а кто остался не убитым, тот убит морально. Жестокая, истеричная, безумная, она придумала, что ее белые офицеры хотели привязать к хвосту кобылы и пустить лошадь вскачь, уверовала в свой вымысел, едет в Соловецкий монастырь и там руководит расправой вместе со своим новым мужем Кедровым. Дальше она настаивает на возвращении всех арестованных комиссией Эйдука из Москвы, и их по частям увозят на пароходе в Холмогоры, усыпальницу русской молодежи, где, раздевши, убивают их на баржах и топят в море. Целое лето город стонал под гнетом террора».
Другое сообщение той же газеты добавляет: «В Архангельске Майзель-Кедрова расстреляла собственноручно 87 офицеров, 33 обывателя, потопила баржу с 500 беженцами и солдатами армии Миллера».
В Рыбинске был свой «зверь» в облике женщины — некая Зина. Были такие же в Екатеринославле, Севастополе и других истерзанных городах России.
Палачам мало было убить человека, им необходимо было упиться человеческим страданием, унижением, страхом...
Свежие комментарии