"Больше всего мне хотелось потрогать её грудь..."

Мою одноклассницу, красавицу Оленьку, я в состоянии абсолютного блаженства провожал после катка с Петровки до Ленинградского шоссе, где она жила. Путь немалый, но проделывали мы его пешком, накатавшись до этого так, что едва на ногах стояли. Эти вечера, школа, гимнастика, лыжи, волейбол (она была хорошей спортсменкой) так подружили нас с Олей, что в шестом классе мы решили сесть с ней за одну парту.

Так и сделали. 



До этого у нас в классе все мальчишки сидели с мальчишками, девочки – с девочками. Наша бывшая учительница в младших классах, Ольга Федоровна, ставшая к тому времени директором школы, вызвала меня к себе в кабинет и заявила, что нам сидеть вместе не следует. Наверное, беспокоилась о нашей нравственности, но мне объяснила все тем, что я учился хорошо, а Оля – неважно, могла плохо повлиять на мою успеваемость.

Я решительно отказался от предложения директрисы. Не помню о каких-то других разговорах на эту тему, возможно, они и были, но помню, что мы с Олей остались сидеть на одной парте.
Довольно робкой попыткой Ольги Федоровны вмешаться в наши абсолютно невинные отношения с Оленькой дело и ограничилось. В мои школьные годы никто из преподавателей и не пытался заводить с нами разговор о том, что сейчас называют половым воспитанием. Конечно, улица и сверстники восполняли этот пробел, как могли, есть они и сегодня. Но мы много читали. Книги помогали воспитанию чувств.



Война украла мою юность. И остались от предвоенной поры воспоминания только о детских, полудетских и подростковых влюбленностей. Помню, еще до школы, лет в пять-шесть, влюбился в свою двоюродную сестру, красивую девушку-блондинку. Это была чисто детская чувственность, свободная от каких либо внешних влияний (разговоров, начитанности и т.п.), мне она хорошо запомнилась. Тоже еще до школы влюбился в свою сверстницу Люду, дочь наших знакомых. Как со старинной пасхальной открытки – голубоглазая, белокурая, с пышными локонами. Как волновали и радовали меня наши встречи! А потом, в первом-втором классе, наступила мальчишеская «зрелость», и я стал презирать всех девчонок. Но не надолго…

Как-то я забрел в кинотеатр у Никитских ворот. Было мне лет одиннадцать. После сеанса, выходя из зала, заметил девочку, красота которой поразила меня с первого взгляда. Зачарованный, пошел за ней следом. Не доходя до консерватории, она пересекла улицу и вошла во двор старого добротного дома, облицованного снизу гладкой плиткой. Я за ней в подъезд. Когда дверь за девочкой захлопнулась, подошел поближе и запомнил номер квартиры. Правда, он мне так и не понадобился. Я потом ни разу не посмел нажать заветную кнопку звонка. И встретить ее еще раз мне не удалось, хотя несколько раз приходил к ее дому, заходил во двор и подолгу ждал, не выйдет ли она. Гладил рукой плитки ее дома.


В том же примерно возрасте пошли мы всем классом на праздничную демонстрацию. И я впервые в жизни взял под руку девочку, все ту же Оленьку. Каким это было для меня событием, ни с чем несравнимым! Хотелось, чтобы демонстрация никогда не кончалась. Трепетное прикосновение к девочке кружило голову, превращало все вокруг в сказку, в счастливое и томительное ожидание чего-то необыкновенно прекрасного. 



А летом 1941 года, во время воздушной тревоги, сидел я на дежурстве, на крыше, с одной девушкой. Она была старше меня на два года и казалась мне совсем взрослой. Нас нисколько не тревожил ставший уже привычным грохот зениток, изредка где-то ухали авиационные бомбы. Нам было не до них. Я робко обнял ее, она не отодвинулась. Так молча и сидели. Я замер от неожиданной остроты новых ощущений. Больше всего мне хотелось потрогать ее грудь, но я никак не мог на это решиться. Наконец, совсем невесомо положил ладонь на ее грудь, обтянутую легким свитером. Она не шелохнулась. Мы даже не целовались. Наверное, мало кто еще в ту ночь в Москве, кроме нас, с сожалением, а не с облегчением услышал сигнал «отбой воздушной тревоги». 




Я так и ушел на войну летом 1941 года, шестнадцати лет от роду, не целованным. Первой девушкой, которую я поцеловал, была вчерашняя школьница, семнадцатилетняя медсестра из военного госпиталя. Как и я, целоваться она не умела. До сих пор я храню ее фотографию – от «медсестрички Любы».